Главная › Товары › За что церковь предала анафеме толстого. Анафема Льву Толстому: «Убрать мое тело без заклинаний и молитв

За что церковь предала анафеме толстого. Анафема Льву Толстому: «Убрать мое тело без заклинаний и молитв

Очень важно понимать, что Л. Н. Толстой фактически был противником не только современной ему Церкви (как, скажем, Мартин Лютер), но и христианства в целом...В письме учителю А.И. Дворянскому от 13 декабря 1899 г. Толстой пишет: …«преподавание так называемого закона божия детям, есть самое ужасное преступление, которое можно только представить себе. Истязание, убийство, изнасилование детей ничто в сравнении с этим преступлением…»

Толстой не верил в подлинность, т.е.

«боговдохновенность» Евангелия, а исповедь считал поощрением безнравственности, так как покаянием и «прощением уничтожаются опасения перед согрешением». Безнравственны выдумки о рае и аде, обесценивающие значение доброй земной жизни, бескорыстной, а не построенной на хитром расчете после всех грехов обрести спасение с помощью покаяния. По Толстому все исторически сложившиеся религии препятствуют нравственности. Человек не может быть «рабом Божьим», потому что «Бог обязательно бы воспрепятствовал такой гнусности». Личность сама ответственна за свои поступки и не должна перекладывать её на Бога. Толстой отрицал догмат о Троице как противоречащий здравому смыслу вариант языческого многобожия.

В письме А.И. Дворянскому 13 декабря1899 года Толстой писал: «…Я ясно увидал, как должно и может счастливо жить человечество и как бессмысленно оно, мучая себя, губит поколения за поколениями, я все дальше и дальше отодвигал коренную причину этого безумия и этой погибели: сначала предоставлялось этой причиной ложное экономическое устройство, потом государственное насилие, поддерживающее это устройство; теперь же я пришел к убеждению, что основная причина всего - это ложное религиозное учение, передаваемое воспитанием».

Толстой действительно не верил в «личного живого Бога». Христос был человеком, зачатым и рождённым естественным образом. Толстой пытался освободить нравственность от сверхъестественных сил. Он считал, что сакральный объект веры - Бог есть, но это всего лишь лучшие личностные качества человека: любовь, добро, совесть, честность, труд. Достоинство, свобода, ответственность…

Выход в свет в 1899 году романа «Воскресение» и одновременное издание его за границей с сохранением всех текстов, изъятых цензурой в русских изданиях, привел в негодование и замешательство правительственные и высшие церковные сферы. Назначение в 1900 году первоприсутствующим в синоде митрополита петербургского и ладожского Антония, неоднократно ранее пытавшегося ускорить церковную расправу сТолстым, наконец, крайнее озлобление обер-прокурора Победоносцева, представленного в романе отталкивающей реакционной личностью под фамилией Топорова, - все это ускорило приготовления к отлучению Толстого. К концу февраля 1901 года многолетние усилия «отцов церкви» увенчались скандальным актом, ставшим на долгое время предметом недоумения и осуждения всеми нормально мыслящими людьми всех стран, народов и сословий.

С отлучением от церкви кончается первый период сопротивления правительства и церкви просветительной и обличительной деятельности Толстого, характерный отсутствием крайних мер преследования писателя. Самодержавие и церковь переходят к открытому наступлению на Толстого, поставив его церковным отлучением вне защиты силой религиозных догматов и даже как бы вне гражданских законов, что было крайне опасным, принимая во внимание бескультурье, религиозный фанатизм и черносотенный квасной патриотизм «истинно русских» людей, усиленно подогреваемые правительством и церковью в отсталых и реакционно-монархических слоях населения.

Итак, определение синода не было безобидным пастырским посланием, «свидетельством об отпадении от церкви», но являлось замаскированным призывом темной толпы изуверов и черносотенцев к физической расправе с Толстым. Подобно евангельскому Понтию Пилату синод выдал Толстого толпе фанатиков и «умыл руки». Охраняемая всеми установлениями и законами Российской империи, направленными к утверждению самодержавия и православия, церковь была оплотом и вдохновителем черносотенной реакции, и данный «отлучением» сигнал к расправе с Толстым представлял собой недвусмысленную и реальную угрозу.

Полицейско-жандармский аппарат и царская цензура замкнули кольцо вокруг Толстого. Было установлено особо тщательное наблюдение за каждым его шагом. Газетам и журналам запрещено печатание сведений и статей, имеющих отношение к отлучению. Принимались все меры к тому, чтобы пресечь какие бы то ни было выступления о солидарности с Толстым.

В романе «Воскресение» Толстой с присущей ему беспощадностью и потрясающей силой изображения осуществил давно задуманное им обличение церкви – лживость ее догматов и церковной обрядности, рассчитанной на обман народа, разоблачил порочность системы государственного управления, ее антинародную сущность.В ответ на это церковники стали особенно настойчиво требовать расправы с писателем. Победоносцев, пользуясь своим влиянием на царя, как его преподаватель в прошлом, а затем советник по церковным вопросам в связи с занимаемой им должностью обер-прокурора синода, добился согласия Николая II на эту расправу.

Ничто больше не сдерживало «святых отцов» русской православной церкви, синод получил свободу действий…

24 февраля. 1901 года «Церковные ведомости при святейшем правительствующем синоде» опубликовали нижеследующее определение святейшего синода от 20–22 февраля 1901 года о графе Льве Толстом, тотчас же перепечатанное всеми газетами и многими журналами:

Изначала Церковь Христова терпела хулы и нападения от многочисленных еретиков и лжеучителей, которые стремились ниспровергнуть ее и поколебать в существенных ее основаниях, утверждающихся на вере в Христа, Сына Бога Живого. Но все силы ада, по обетованию Господню, не могли одолеть Церкви святой, которая пребудет неодоленною во веки. И в наши дни Божиим попущением явился новый лжеучитель, граф Лев Толстой. Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой в прельщении гордого ума своего дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно пред всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной, которая утвердила вселенную, которою жили и спасались наши предки и которою доселе держалась и крепка была Русь святая. В своих сочинениях и письмах, во множестве рассеиваемых им и его учениками по всему свету, в особенности же в пределах дорогого Отечества нашего, он

А) проповедует, с ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов Православной Церкви и

Б) самой сущности веры христианской:

1. отвергает личного живого Бога во святой Троице славимого,

2 отвергает Бога - Создателя вселенной,

3 отвергает Бога - Промыслителя вселенной

4. отрицает Господа Иисуса Христа – Богочеловека

5. отрицает Иисуса Христа как Искупителя, пострадавшего нас ради человеков и нашего ради спасения

6. отрицает Иисуса Христа как Спасителя мира

7. отрицает воскресшение Иисуса Христа из мертвых

8. отрицает бессеменное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до рождества Пречистой Богородицы и Приснодевы Марии

9. отрицает девство после рождества Пречистой Богородицы и Приснодевы Марии

10. не признает загробной жизни

11. не признает мздовоздаяния;

12. отвергает все таинства Церкви и благодатное в них действие Святого Духа и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвегнуть глумлению величайшее из таинств, святую Евхаристию (причащение – одно из семи таинств).

Все сие проповедует граф Толствой непрерывно, словом и писанием к соблазну и ужасу всего православного мира, и тем не прикровенно, но явно перед всеми, сознательно и намеренно отторг себя от всякого общения с Церковию Православною. Бывшие же к его вразумлению попытки не увенчались успехом. Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею. Ныне о сем свидетельствует перед всей Церковию к утверждению правостоящих и к вразумлению самого графа Толстого. Многие из ближних его, хранящих веру, со скорбию помышляют о том, что он на конце дней своих остается без веры в Бога и Господа Спасителя нашего, отвергшись от благословений и молитв Церкви и от всякого общения с нею.

Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние и разум истины. Молим ти ся милосердный Господи, не хотяй смерти грешных, услыши и помилуй, и обрати его ко святой Твоей Церкви. Аминь.

П о д л и н н о е п о д п и с а л и:

Смиренный Антоний, митрополит С.-Петербургский и Ладожский

Смиренный Феогност, митрополит Киевский и Галицийский

Смиренный Владимир, митрополит Московский и Коломенский

Смиренный Иероним, архиепископ Холмский и Варшавский

Смиренный Иаков, епископ Кишиневский и Хотинский

Смиренный Маркел, епископ

Смиренный Борис, епископ”.

Л.Н. Толстой отрицал догматы 1-5,7-9,12 всего 8(7) (помечены знаком +), и не отрицал а) ,б),6, 8,9 (помечены -)

“Постановление синода... незаконно или умышленно двусмысленно; оно произвольно, неосновательно, неправдиво и, кроме того, содержит в себе клевету и подстрекательство к дурным чувствам и поступкам.”

Ту зиму семья Толстых проводила в Москве, в своем доме в Хамовническом переулке. Известие об отлучении было получено вместе с очередными номерами газет. В тихий переулок тотчас устремился людской поток, хлынули пачки писем и телеграмм.

Вот что записала 6 марта в своем дневнике Софья Андреевна Толстая:«Пережили много событий, не домашних, а общественных. 24 февраля было напечатано во всех газетах отлучение от церкви Льва Николаевича…Бумага эта вызвала негодование в обществе, недоумение и недовольство среди народа. Льву Николаевичу три дня подряд делали овации, приносили корзины с живыми цветами, посылали телеграммы, письма, адресы. До сих пор продолжаются эти изъявления сочувствия Л. Н. и негодование на Синод и митрополитов. Я написала в тот же день и разослала свое письмо Победоносцеву и митрополитам… Несколько дней продолжается у нас в доме какое-то праздничное настроение; посетителей с утра до вечера – целые толпы»…

Таким образом, первым откликом на определение синода было негодующее письмо С. А. Толстой митрополиту Антонию и Победоносцеву.Последний оставил письмо без ответа, но Антонию, подпись которого под определением стояла на первом месте, трудно было хранить молчание, тем более, что, как это будет видно дальше, письмо Толстой получило широкую известность.Более двух недель медлил Антоний, надеясь, что определение найдет поддержку в обществе, которая даст возможность синоду, не теряя престижа, выйти из нелепого положения, в какое поставила его слепая злоба к писателю. Однако эти надежды не оправдались. Напротив, недовольство синодом в стране день ото дня возрастало, о чем свидетельствовали получаемые им письма от представителей разных слоев русского общества, решительно осуждающие отлучение.Произошло небывалое в истории синода.

Первоприсутствующий член синода митрополит Антоний под давлением общественного мнения был вынужден выступить на страницах официального синодального органа с объяснением действий синода и оправданием «определения» и в заключение просить у жены Толстого прощения за то, что не сразу ей ответил.

24 марта 1901 года в «Прибавлении к № 12 неофициальной части «Церковных Ведомостей» приведены полностью письмо С. А. Толстой и ответ на него Антония.

Отменить анафему Л. Н. Толстого предлагали обновленцы в 1923 г.

За что Льва Толстого отлучили от церкви
В 1901 г. случилось событие, породившее множество домыслов и имевшее значительный резонанс в обществе, – писателя Льва Толстого отлучили от Русской Православной Церкви. Вот уже более ста лет длятся споры о причинах и масштабах этого конфликта. Лев Толстой стал единственным литератором, отлученным от церкви. Но дело в том, что ни в одном из храмов анафема ему не провозглашалась.

«Нераскаявшийся грешник», отлученный от церкви
«Анафема» состоит в лишении церковного общения, анафеме предавали еретиков и нераскаявшихся грешников. При этом отлучение от церкви подлежит отмене в случае покаяния отлученного. Однако в акте об отлучении Льва Толстого термин «анафема» не употреблялся. Формулировка была куда более деликатной.

А. Соломатин. Беседа о религии, 1993
Газеты опубликовали Послание Священного Синода, в котором говорилось: «Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно перед всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной».
По сути, это была констатация отречения от церкви самого писателя.

Единственный отлученный от Церкви русский писатель
Лев Толстой действительно в течение длительного времени проповедовал идеи, кардинально расходившиеся с православным учением. Он отвергал веру в Святую Троицу, считал невозможным непорочное зачатие Девы Марии, подвергал сомнению божественную природу Христа, называл мифом Воскресение Христово – в целом, писатель пытался найти рациональные объяснения основным религиозным постулатам. Его идеи имели такое влияние в народе, что они даже получили свое наименование – «толстовщина».

В ответ на определение Священного Синода Лев Толстой опубликовал свое послание, в котором писал: «То, что я отрекся от Церкви, называющей себя Православной, это совершенно справедливо. …И я убедился, что учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же – собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающего совершенно весь смысл христианского учения.
То, что я отвергаю непонятную Троицу и басню о падении первого человека, историю о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо».

Лев Толстой рассказывает внукам сказку
Толстой не был единственным писателем, открыто выступавшим против Церкви. Чернышевский, Писарев, Герцен также высказывались критично, однако в проповедях Толстого видели больше опасности – у него было много последователей среди тех, кто был в числе убежденных христиан. Больше того, он сам считал себя истинным христианином и пытался изобличить «ложное» учение.

Реакция общества на отлучение Толстого была неоднозначной: кто-то негодовал на Синод, кто-то публиковал в газетах заметки о том, что писатель принял «сатанинский облик». За этим событием последовали заявления в Синод с просьбой об отлучении от разных лиц. Толстой получал как сочувственные письма, так и письма с призывами опомниться и покаяться.

Сын Толстого, Лев Львович, говорил о последствиях этого события: «Во Франции говорится часто, что Толстой был первой и главной причиной русской революции, и в этом есть много правды. Никто не сделал более разрушительной работы ни в одной стране, чем Толстой.
Отрицание государства и его авторитета, отрицание закона и Церкви, войны, собственности, семьи. Что могло произойти, когда эта отрава проникла насквозь мозги русского мужика и полуинтеллигента и прочих русских элементов. К сожалению, моральное влияние Толстого было гораздо слабее, чем влияние политическое и социальное».

Примирения писателя с Церковью так и не произошло, покаяния – тоже. Поэтому до сегодняшнего дня он считается отлученным от Православной Церкви.

Толстой не верил в подлинность, т.е.

Ничто больше не сдерживало «святых отцов» русской православной церкви, синод получил свободу действий…

А) проповедует, с ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов Православной Церкви и

Б) самой сущности веры христианской:

1. отвергает личного живого Бога во святой Троице славимого,

2 отвергает Бога - Создателя вселенной,

3 отвергает Бога - Промыслителя вселенной

4. отрицает Господа Иисуса Христа – Богочеловека

5. отрицает Иисуса Христа как Искупителя, пострадавшего нас ради человеков и нашего ради спасения

6. отрицает Иисуса Христа как Спасителя мира

7. отрицает воскресшение Иисуса Христа из мертвых

9. отрицает девство после рождества Пречистой Богородицы и Приснодевы Марии

10. не признает загробной жизни

11. не признает мздовоздаяния;

П о д л и н н о е п о д п и с а л и:

Смиренный Антоний, митрополит С.-Петербургский и Ладожский

Смиренный Феогност, митрополит Киевский и Галицийский

Смиренный Владимир, митрополит Московский и Коломенский

Смиренный Иероним, архиепископ Холмский и Варшавский

Смиренный Иаков, епископ Кишиневский и Хотинский

Смиренный Маркел, епископ

Смиренный Борис, епископ”.

Л.Н. Толстой отрицал догматы 1-5,7-9,12 всего 8(7) (помечены знаком +), и не отрицал а) ,б),6, 8,9 (помечены -)

Отменить анафему Л. Н. Толстого предлагали обновленцы в 1923 г.

Есть вещи, которые мы знаем из первых рук. От тех людей, которым нет основания не верить. Пусть это лишь отрывочные воспоминания, но они имеют тонкий аромат старинных фотографий и дают ощущение сопричастности.

Мне повезло. Мои предки прожили очень долгую жизнь. Поэтому некоторые детали истории начала 20 века я знаю из их уст. Тем удивительнее постоянные находки в Интернете, отрицающие то или иное событие. Хотелось сделать материал о Льве Толстом, как о самом понятном русском писателе, и самом непонятом человеке. Но попав на христианские порталы, я нашла много интересного и неожиданного. Разговор идет об анафеме. Ни для кого не секрет, что церковь предала анафеме Льва Толстого. Это факт замолчать невозможно. Вот краткая запись рассказа одной из моих бабок 1892 года рождения. Жила она в Ургенче, но православная церковь там была. «Это было страшно. Звонили во все колокола. Мы побежали в церковь, а там священник кричал анафему Льву Толстому. Это было одним из самых жутких воспоминаний моего детства». Если уж такую службу проводили в колониях, то, наверное, точно так же она прошла по всей России.
В переводе с греческого слова «анафема» означает приношение, дар, посвящение богу какого-либо предмета, который в силу этого становился в греческом культе священным, неприкосновенным, отчужденным. Собственно, это отлучение от церкви. Своего рода проклятие. Сейчас же на многих христианских сайтах я нахожу такие тексты. Лев Толстой был отлучен от Церкви, но анафеме предан не был. Каким образом ухитряются разделить одно и то же понятие? Мол, не было оглашения, только статья в газете. Будьте же последовательны – было отлучение или нет? Было, а стало быть, было и предание анафеме, и оглашение. Иначе и быть не могло.

И вдруг, подобно внезапно разорвавшейся бомбе, удару грома в ясный безоблачный день всю Россию, весь мир ошеломило сообщение Российского телеграфного агентства об отлучении от церкви всемирно известного писателя земли русской - Льва Николаевича Толстого.
«Русскому телеграфу, - писал в связи с этим В. Г. Короленко, - кажется, приходится в первый раз еще со времени своего существования передавать такое известие. «Отлучение от церкви», передаваемое по телеграфной проволоке, парадокс, изготовленный историей к началу XX века».
Русская православная церковь на весь мир отметила начало нового века неуклюжим действом, заимствованным из арсенала средневековья.
Великому обличителю самодержавия и церкви - Льву Толстому - невозможно было избежать горькой участи, постигшей талантливых передовых людей России прошлого: Радищева, Новикова, Рылеева, Пушкина, Лермонтова и многих других.
Скорбный список героев и мучеников русской передовой мысли, классиков литературы, несомненно, пополнился бы и Львом Толстым, но то обстоятельство, что он принадлежал не только России, а всему человечеству, удерживало его коронованных врагов и «святых отцов» церкви от физической расправы с ним».

Мысль об отлучении Толстого от православной церкви возникала в церковном мире неоднократно и задолго до принятия синодом «определения» от 20–22 февраля 1901 года* (* Еще в 80-х годах в общество проникли слухи о предполагаемом отлучении Толстого от церкви и заточении его в монастырь). Указание на это имеется в ряде писем и документов. Например, близкий к синоду херсонский архиепископ Никанор высказал в письме к Н. Я. Гроту в 1888 году: «Мы без шуток собираемся провозгласить торжественную анафему... Толстому». Говоря «мы», он подразумевал синод, который вынашивал план анафематствования Толстого. Таким путем был пущен слух о предполагаемом (или желаемом) отлучении, в надежде на проверку впечатления, которое он произведет, однако ожидаемого эффекта не получилось.
Более откровенно – и уже публично – через три года выступил харьковский протоиерей Буткевич, который на торжественной литургии в годовщину восшествия на престол Александра III произнес в кафедральном соборе проповедь о том, что Толстой «больше всех волнует умы образованного и необразованного общества своими сочинениями, отличающимися разрушительной силой и растлевающим характером, проповедующими неверие и безбожие».
Распалившийся иерей тут же предал Толстого анафеме и выразил надежду, что «благочестивейший государь пресечет своевременно его разрушительную деятельность». Таким образом, Толстой, хотя и в харьковских масштабах, но уже был анафематствован. Об этом случае, сообщенном газетой «Южный край» 5 марта 1891 года, синод, конечно, не мог не знать, но он никак не отозвался, ожидая откликов. Передовая общественность подошла к этому наскоку на Толстого, как к очередному юродству, свойственному не в меру усердным «верноподданным» служителям церкви того времени, и с брезгливостью игнорировала его.
В конце того же года, подбирая обличающие материалы для синода, тульский архиерей посылает в Епифанский уезд двух священников «для исследования поведения» Толстого.

Сейчас православные сайты елейно объясняют, что не было анафемы, пытаясь замазать страничку истории. Для чего же это делается? Имя Толстого и его произведения не исчезли с лица земли. Мало того, они теперь известны всему миру. А сам Толстой является гордостью русской культуры. Такой расклад являет миру и лицо православной церкви – противницы новых веяний. Самое смешное в этой истории, что Толстой не был атеистом или социалистом. Он как раз был глубоко верующим человеком, но попытался создать очищенную (если можно так выразиться) ветвь христианства (некую смесь из западного протестантизма и русского старообрядчества различных направлений): сам на основе канонических составил собственное Евангелие, проповедовал, необходимые на его взгляд, религиозные идеалы, при этом осуждая по ряду причин официальную Церковь.

А то, что отлучили, так это он сам попросил. (?) И вообще перед смертью вернулся в лоно церкви. Да? Давайте-ка посмотрим – вернулся или нет.

С тревогой и опасениями следили власти за каждым шагом Толстого. Правительство и церковь были заинтересованы в таких толкованиях причин ухода Толстого, которые представляли бы его как примирившегося с государством и церковью и отказавшегося от своих заблуждений. Для этого была использована печать; газеты того времени одна за другой помещали всевозможные версии на тему его ухода из дома: «...ни государство, ни церковь ничем не возмутили тишины гениальной жизни»; Толстой бежал «от духа революционного ажиотажа», от «антигосударственной и антицерковной интеллигенции». «По всему видно, что граф Л. Н. Толстой находится на пути примирения с церковью».
В ход были пущены домыслы о том, что Толстой ушел, чтобы отрешиться от мирской суеты и уйти в монастырь * (* Газеты «Новое время», 4 ноября, «Колокол», 5 ноября 1910 г.).
«Лев Толстой не ушел от мира, а ушел в мир, – ответил на эти выдумки реакционной прессы писатель Скиталец. – Лев Толстой ушел в мир, потому, что он принадлежит миру. Его дом не Ясная Поляна и его семья – все люди... И он пошел ко всем людям – сильный и светлый. Не стойте же на его пути с маленьким, узеньким мещанским аршином...
Дайте дорогу светлому страннику. Пусть идет куда ой хочет... и да будет ему широка Россия... * (* Газета «Раннее утро», 4 ноября 1910 г.).
Когда же надежды на «раскаяние» не оправдались, реакционные газеты сменили слащавость на разнузданную брань, называя умирающего писателя «еретиком», «растлителем двух поколений», «слабоумным».

От чего же бежал Толстой из Ясной поляны? «От смерти» как принято считать, или от возможного нашествия духовников? Тайну это мы вряд ли узнаем.

Но когда-то, мне пришлось видеть в Казанском соборе в Ленинграде - тогда он был Музеем религии и атеизма - большой холст, на котором был изображен Толстой в аду, окруженный пламенем и грешниками. Не являлось ли создание подобных икон уже проклятием?

И никогда не случится примирение Толстого с его преследователями, которые продолжали преследовать его даже после смерти. Эту грязную страницу истории РПЦ не отстирать, как бы сейчас ни старались исказить истину. Даже если его теперь канонизируют, что вполне может случиться.

Ответ Льва Толстого на "отделение" его от церкви:

Я не хотел сначала отвечать на постановление обо мне синода, но постановление это вызвало очень много писем, в которых неизвестные мне корреспонденты - одни бранят меня за то, что я отвергаю то, чего я не отвергаю, другие увещевают меня поверить в то, во что я не переставал верить, третьи выражают со мной единомыслие, которое едва ли в действительности существует, и сочувствие, на которое я едва ли имею право; и я решил ответить и на самое постановление, указав на то, что в нем несправедливо, и на обращения ко мне моих неизвестных корреспондентов.

Постановление синода вообще имеет много недостатков; оно незаконно или умышленно двусмысленно; оно произвольно, неосновательно, неправдиво и, кроме того, содержит в себе клевету и подстрекательство к бурным чувствам и поступкам.

Оно незаконно или умышленно двусмысленно потому, что если оно хочет быть отлучением от церкви, то оно не удовлетворяет тем церковным правилам, по которым может произноситься такое отлучение; если же это есть заявление о том, что тот, кто не верит в церковь и ее догмата, не принадлежит к ней, то это само собой разумеется, и такое заявление не может иметь никакой другой цели, как только ту, чтобы, не будучи в сущности отлучением, оно бы казалось таковым, что собственно и случилось, потому что оно так и было понято.

Оно произвольно, потому что обвиняет одного меня в неверии во все пункты, выписанные в постановлении, тогда как не только многие, но почти все образованные люди в России разделяют такое неверие и беспрестанно выражали и выражают его и в разговорах, и в чтении, и в брошюрах и книгах.

Оно представляет из себя то, что на юридическом языке называется клеветой, так как в нем заключаются заведомо несправедливые и клонящиеся к моему вреду утверждения.

Оно есть, наконец, подстрекательство к дурным чувствам и поступкам, так как вызвало, как и должно было ожидать, в людях непросвещенных и нерассуждающих озлобление и ненависть ко мне, доходящие до угроз убийства и высказываемые в получаемых мною письмах. «Теперь ты предан анафеме и пойдешь после смерти в вечное мучение и издохнешь как собака… анафема та, старый черт… проклят будь», пишет один. Другой делает упреки правительству за то, что я не заключен еще в монастырь, и наполняет письмо ругательствами. Третий пишет: «Если правительство не уберет тебя, - мы сами заставим тебя замолчать»; письмо кончается проклятиями. «Чтобы уничтожить прохвоста тебя, - пишет четвертый, - у меня найдутся средства…» Следуют неприличные ругательства. Признаки такого же озлобления после постановления синода я замечаю и при встречах с некоторыми людьми. В самый же день 25 февраля, когда было опубликовано постановление, я, проходя по площади, слышал обращенные ко мне слова: «Вот дьявол в образе человека», и если бы толпа была иначе составлена, очень может быть, что меня бы избили, как избили, несколько лет тому назад, человека у Пантелеймоновской часовни.

Так что постановление синода вообще очень нехорошо; то, что в конце постановления сказано, что лица, подписавшие его, молятся, чтобы я стал таким же, как они, не делает его лучше.

Это так вообще, в частностях же постановление это несправедливо в следующем. В постановлении сказано: «Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа его и на святое его достояние, явно перед всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его матери, церкви православной».

То, что я отрекся от церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо. Но отрекся я от нее не потому, что я восстал на Господа, а напротив, только потому, что всеми силами души желал служить ему. Прежде чем отречься от церкви и единения с народом, которое мне было невыразимо дорого, я, по некоторым признакам усумнившись в правоте церкви, посвятил несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически учение церкви: теоретически - я перечитал все, что мог, об учении церкви, изучил и критически разобрал догматическое богословие; практически же - строго следовал, в продолжение более года, всем предписаниям церкви, соблюдая все посты и посещая все церковные службы. И я убедился, что учение церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения:

И я действительно отрекся от церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей, и мертвое мое тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым.

То же, что сказано, что я «посвятил свою литературную деятельность и данный мне от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и церкви» и т. д., и что «я в своих сочинениях и письмах, во множестве рассылаемых мною так же, как и учениками моими, по всему свету, в особенности же в пределах дорогого отечества нашего, проповедую с ревностью фанатика ниспровержение всех догматов православной церкви и самой сущности веры христианской», - то это несправедливо. Я никогда не заботился о распространении своего учения. Правда, я сам для себя выразил в сочинениях свое понимание учения Христа и не скрывал эти сочинения от людей, желавших с ними познакомиться, но никогда сам не печатал их; говорил же людям о том, как я понимаю учение Христа, только тогда, когда меня об этом спрашивали. Таким людям я говорил то, что думаю, и давал, если они у меня были, мои книги.

Потом сказано, что я «отвергаю Бога, во святой троице славимого создателя и промыслителя вселенной, отрицаю господа Иисуса Христа, богочеловека, искупителя и спасителя мира, пострадавшего нас ради человеков и нашего ради спасения и воскресшего из мертвых, отрицаю бессеменное зачатие по человечеству Христа господа и девство до рождества и по рождестве пречистой богородицы».

Стоит только почитать требник и проследить за теми обрядами, которые не переставая совершаются православным духовенством и считаются христианским богослужением, чтобы увидать, что все эти обряды не что иное, как различные приемы колдовства, приспособленные ко всем возможным случаям жизни . Для того, чтобы ребенок, если умрет, пошел в рай, нужно успеть помазать его маслом и выкупать с произнесением известных слов; для того, чтобы родительница перестала быть нечистою, нужно произнести известные заклинания; чтобы был успех в деле или спокойное житье в новом доме, для того, чтобы хорошо родился хлеб, прекратилась засуха, для того, чтобы путешествие было благополучно, для того, чтобы излечиться от болезни, для того, чтобы облегчилось положение умершего на том свете, для всего этого и тысячи других обстоятельств есть известные заклинания, которые в известном месте и за известные приношения произносит священник.

То, что я отвергаю непонятную троицу и не имеющую никакого смысла в наше время басню о падении первого человека, кощунственную историю о Боге, родившемся от девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо. Бога же - духа, бога - любовь, единого бога - начало всего, не только не отвергаю, но ничего не признаю действительно существующим, кроме Бога, и весь смысл жизни вижу только в исполнении воли Бога, выраженной в христианском учении.

Еще сказано: «не признает загробной жизни и мздовоздаяния». Если разуметь жизнь загробную в смысле второго пришествия, ада с вечными мучениями, дьяволами, и рая - постоянного блаженства, то совершенно справедливо, что я не признаю такой загробной жизни; но жизнь вечную и возмездие здесь и везде, теперь и всегда, признаю до такой степени, что, стоя по своим годам на краю гроба, часто должен делать усилия, чтобы не желать плотской смерти, то есть рождения новой жизни, верю, что всякий добрый поступок увеличивает истинное благо моей вечной жизни, а всякий злой поступок уменьшает его.

Сказано также, что я отвергаю все таинства. Это совершенно справедливо. Все таинства я считаю низменным, грубым, несоответствующим понятию о Боге и христианскому учению колдовством и, кроме того, нарушением самых прямых указаний Евангелия. В крещении младенцев вижу явное извращение всего того смысла, который могло иметь крещение для взрослых, сознательно принимающих христианство; в совершении таинства брака над людьми, заведомо соединявшимися прежде, и в допущении разводов и в освящении браков разведенных вижу прямое нарушение и смысла, и буквы Евангельского учения. В периодическом прощении грехов на исповеди вижу вредный обман , только поощряющий безнравственность и уничтожающий опасение перед согрешением.

В елеосвящении так же, как и в миропомазании, вижу приемы грубого колдовства , как и в почитании икон и мощей, как и во всех тех обрядах, молитвах, заклинаниях, которыми наполнен требник. В причащении вижу обоготворение плоти и извращение христианского учения. В священстве, кроме явного приготовления к обману, вижу прямое нарушение слов Христа, - прямо запрещающего кого бы то ни было называть учителями, отцами, наставниками (Мф. XXIII, 8-10).

Сказано, наконец, как последняя и высшая степень моей виновности, что я, «ругаясь над самыми священными предметами веры, не содрогнулся подвергнуть глумлению священнейшее из таинств - евхаристию». То, что я не содрогнулся описать просто и объективно то, что священник делает для приготовлений этого, так называемого, таинства, то это совершенно справедливо; но то, что это, так называемое, таинство есть нечто священное и что описать его просто, как оно делается, есть кощунство, - это совершенно несправедливо. Кощунство не в том, чтобы назвать перегородку - перегородкой, а не иконостасом, и чашку - чашкой, а не потиром и т. п., а ужаснейшее, не перестающее, возмутительное кощунство - в том, что люди, пользуясь всеми возможными средствами обмана и гипнотизации , - уверяют детей и простодушный народ, что если нарезать известным способом и при произнесении известных слов кусочки хлеба и положить их в вино, то в кусочки эти входит Бог; и что тот, во имя кого живого вынется кусочек, тот будет здоров; во имя же кого умершего вынется такой кусочек, то тому на том свете будет лучше; и что тот, кто съест этот кусочек, в того войдет сам Бог.

Ведь это ужасно!

Как бы кто ни понимал личность Христа, то учение его, которое уничтожает зло мира и так просто, легко, несомненно дает благо людям, если только они не будут извращать его, это учение все скрыто, все переделано в грубое колдовство купанья, мазания маслом, телодвижений, заклинаний, проглатывания кусочков и т. п., так что от учения ничего не остается. И если когда какой человек попытается напомнить людям то, что не в этих волхвования, не в молебнах, обеднях, свечах, иконах учение Христа, а в том, чтобы люди любили друг друга, не платили злом за зло, не судили, не убивали друг друга, то поднимется стон негодования тех, которым выгодны эти обманы, и люди эти во всеуслышание, с непостижимой дерзостью говорят в церквах, печатают в книгах, газетах, катехизисах, что Христос никогда не запрещал клятву (присягу), никогда не запрещал убийство (казни, войны), что учение о непротивлении злу с сатанинской хитростью выдумано врагами Христа (Речь Амвросия, епископа харьковского).

Ужасно, главное, то, что люди, которым это выгодно, обманывают не только взрослых, но, имея на то власть, и детей, тех самых, про которых Христос говорил, что горе тому, кто их обманет. Ужасно то, что люди эти для своих маленьких выгод делают такое ужасное зло, скрывая от людей истину, открытую Христом и дающую им благо, которое не уравновешивается и в тысячной доле получаемой ими от того выгодой. Они поступают, как тот разбойник, который убивает целую семью, 5-6 человек, чтобы унести старую поддевку и 40 коп. денег. Ему охотно отдали бы всю одежду и все деньги, только бы он не убивал их. Но он не может поступить иначе. То же и с религиозными обманщиками. Можно бы согласиться в 10 раз лучше, в величайшей роскоши содержать их, только бы они не губили людей своим обманом. Но они не могут поступать иначе. Вот это-то и ужасно. И потому обличать их обманы не только можно, но должно. Если есть что священное, то никак уже не то, что они называют таинством, а именно эта обязанность обличать их религиозный обман, когда видишь его. Если чувашин мажет своего идола сметаной или сечет его, я могу равнодушно пройти мимо, потому что то, что он делает, он делает во имя чуждого мне своего суеверия и не касается того, что для меня священно; но когда люди, как бы много их ни было, как бы старо ни было их суеверие и как бы могущественны они ни были, во имя того Бога, которым я живу, и того учения Христа, которое дало жизнь мне и может дать ее всем людям, проповедуют грубое колдовство, я не могу этого видеть спокойно. И если я называю по имени то, что они делают, то я делаю только то, что должен, чего не могу не делать, если я верую в Бога и христианское учение. Если же они вместо того, чтобы ужаснуться на свое кощунство, называют кощунством обличение их обмана, то это только доказывает силу их обмана и должно только увеличивать усилия людей, верующих в Бога и в учение Христа, для того, чтобы уничтожить этот обман, скрывающий от людей истинного Бога.

Про Христа, выгнавшего из храма быков, овец и продавцов, должны были говорить, что он кощунствует. Если бы он пришел теперь и увидал то, что делается его именем в церкви, то еще с большим и более законным гневом наверно повыкидал бы все эти ужасные антиминсы, и копья, и кресты, и чаши, и свечи, и иконы, и все то, посредством чего они, колдуя, скрывают от людей Бога и его учение.

Так вот что справедливо и что несправедливо в постановлении обо мне синода. Я действительно не верю в то, во что они говорят, что верят. Но я верю во многое, во что они хотят уверить людей, что я не верю.

Верю я в следующее: верю в Бога, которого понимаю как дух, как любовь, как начало всего. Верю в то, что он во мне и я в нем. Верю в то, что воля Бога яснее, понятнее всего выражена в учении человека Христа, которого понимать Богом и которому молиться считаю величайшим кощунством. Верю в то, что истинное благо человека - в исполнении воли Бога, воля же его в том, чтобы люди любили друг друга и вследствие этого поступали бы с другими так, как они хотят, чтобы поступали с ними, как и сказано в Евангелии, что в этом весь закон и пророки. Верю в то, что смысл жизни каждого отдельного человека поэтому только в увеличении в себе любви, что это увеличение любви ведет отдельного человека в жизни этой ко все большему и большему благу, дает после смерти тем большее благо, чем больше будет в человеке любви, и вместе с тем и более всего другого содействует установлению в мире царства Божия, то есть такого строя жизни, при котором царствующие теперь раздор, обман и насилие будут заменены свободным согласием, правдой и братской любовью людей между собою. Верю, что для преуспеяния в любви есть только одно средство: молитва, - не молитва общественная в храмах, прямо запрещенная Христом (Мф. VI, 5-13), а молитва, образец которой дан нам Христом, - уединенная, состоящая в восстановлении и укреплении в своем сознании смысла своей жизни и своей зависимости только от воли Бога.

Оскорбляют, огорчают или соблазняют кого-либо, мешают чему-нибудь и кому-нибудь или не нравятся эти мои верования, - я так же мало могу их изменить, как свое тело. Мне надо самому одному жить, самому одному и умереть (и очень скоро), и потому я не могу никак иначе верить, как так, как верю. Готовясь идти к тому Богу, от которого исшел. Я не говорю, чтобы моя вера была одна несомненно на все времена истинна, но я не вижу другой - более простой, ясной и отвечающей всем требованиям моего ума и сердца; если я узнаю такую, я сейчас же приму ее, потому что Богу ничего, кроме истины, не нужно. Вернуться же к тому, от чего я с такими страданиями только что вышел, я уже никак не могу, как не может летающая птица войти в скорлупу того яйца, из которого она вышла. «Тот, кто начнет с того, что полюбит христианство более истины, очень скоро полюбит свою церковь или секту более, чем христианство, и кончит тем, что будет любить себя (свое спокойствие) больше всего на свете», - сказал Кольридж.

Я шел обратным путем. Я начал с того, что полюбил свою православную веру более своего спокойствия, потом полюбил христианство более своей церкви, теперь же люблю истину более всего на свете. И до сих пор истина совпадает для меня с христианством, как я его понимаю. И я исповедую это христианство; и в той мере, в какой исповедую его, спокойно и радостно живу и спокойно и радостно приближаюсь к смерти.

Со школьной скамьи многие полагают, что Русская православная церковь предала анафеме или отлучила от церкви великого писателя с мировым именем Льва Николаевича Толстого. Правы эти люди в одном — проблемы у Толстого были серьезные, и дело чуть было не дошло до анафемы или отлучения от церкви. Церковь не проклинает ни живых, ни мертвых.

Поводом к серьезным выводам послужила ХХХIХ глава романа "Воскресение", в которой писатель, описывая церковное богослужение, заменяет малопонятные старославянские слова на обыденные названия. Еретические — с точки зрения официальной Церкви — взгляды Толстого были давно и хорошо известны всем, кто читал его книги и публицистику. Но одно дело его, пусть и публичные, высказывания на этот счет в тесном кругу близких людей и даже статьи, но подобные пассажи с описанием церковной службы в романе самого читаемого автора в мире — этого Льву Николаевичу не могли спустить.

Так в чем же священнослужители обвиняли человека, который однажды признался в частном письме: "Жизнь у меня делает религию, а не религия жизнь".

В Определении Святейшего синода от 20-23 февраля 1901 года №557 с посланием верным чадам Православной Греко-Российской Церкви говорится о том, что граф "не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из Таинств — святую Евхаристию" и надругался "над самыми священными предметами веры православного народа". В Определении синода осуждались противное христианству лжеучение и "новый лжеучитель", который "проповедует с ревностью фанатика ниспровержение всех догматов Православной Церкви и самой сущности веры христианской".

Синод объявил, что церковь "не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею". Слова "отлучение" и тем более "анафема" в Определении нет. Дипломатично говорится лишь об "отпадении". Однако при желании священники могли по своему усмотрению возглашать анафему "лжеучителю" Толстому.

Реакция толпы несколько напугала Толстого. Об этом он сам написал в "Ответе на определение Синода от 20-22 февраля и на полученные мною по этому случаю письма": "И если бы толпа была иначе составлена, очень может быть, меня бы избили, как избили несколько лет тому назад человека у Пантелеймоновской часовни".

По воспоминаниям очевидцев, Лев Толстой уходил от толпы почти бегом, хотя его скорее приветствовали, чем собирались бить, но писателя, наверное, смутила брошенная по отношению к нему кем-то фраза: "Вот дьявол в образе человека!" Толстому и его попутчику удалось сесть на извозчика, но сани продолжали хватать. Положение спас отряд конных жандармов, который отрезал толпу. Получал Толстой письма с угрозами и бранью, но сочувственных было все-таки больше.

Определение Синода возмутило прежде всего интеллигенцию и студенчество. И не только настроенное революционно. Чехов отмечал: "К отлучению Толстого публика отнеслась со смехом. Напрасно архиереи в свое воззвание всадили славянский текст. Очень уж неискренно". Но были и другие мнения, в том числе людей известных и авторитетных. Отец Иоанн Кронштадский называл классика литературы "апокалипсическим драконом", который "делается величайшим пособником дьяволу, губящему род человеческий, и самым отъявленным противником Христу". Накануне 80-летнего юбилея писателя, без малого за два года до смерти Толстого и в год своей собственной, Иоанн Кронштадский молился, чтобы Господь удалил этого злостного еретика с лица земли.

Неистовство Иоанна Кронштадского прямо-таки настораживает — неужели это говорит пастырь, которого на Руси почитают за чудотворца и праведника. Откуда столько злобы в священнике, столько грубости в его выражениях? Может, от зависти к личности, тоже пользующейся популярностью, или прав был писатель и философ Василий Розанов, который симпатизировал отцу Иоанну. Розанов полагал, что на Толстого отца Иоанна науськивали другие, он писал: "Ему (Иоанну Кронштадскому) указали "перстом" на некоторые слова у Толстого и предложили "осудить" его; он — осудил".

Любопытна точка зрения родоначальника русского космизма Н. Ф. Федорова: "Многоталантливый художник и ремесленник и совершенно бесталанный философ, Толстой не подлежит вменению. Ему очень бы хотелось поруганий, поношений, что придало бы ему ореол мученика, а он так жаждет дешевой ценой приобретенного мученичества". Не один только литературный критик Н. К. Михайловский считал Льва Николаевича "из ряда вон выходящим беллетристом, но плохим мыслителем".

Василий Розанов, никогда не сочувствовавший "учению" Толстого, посчитал, что косноязычный акт Синода "потряс веру русскую более, чем учение Толстого". "Толстой, при полной наличности ужасных и преступных его заблуждений, ошибок и дерзких слов, есть огромное религиозное явление, может быть — величайший феномен религиозной русской истории за 19-й век, хотя и искаженный, — писал философ и писатель В. Розанов. — Но дуб, криво выросший, есть дуб, и не его судить механически-формальному учреждению, которое никак не выросло, а сделано человеческими руками (Петр Великий с серией последующих распоряжений)".

Отвечая на Определение Синода, Лев Толстой писал: "Кощунство не в том, чтобы назвать перегородку — перегородкой, а не иконостасом, и чашку — чашкой, а не потиром и т. п., а ужаснейшее, не перестающее, возмутительное кощунство — в том, что люди, пользуясь всеми возможными средствами обмана и гипнотизации, — уверяют детей и простодушный народ, что если нарезать известным способом способом и при произнесении известных слов кусочки хлеба и положить их в вино, то в кусочки эти входит Бог; и что тот, во имя кого живого вынется кусочек, то тому на том свете будет лучше; и что тот, кто съест этот кусочек, в того войдет сам Бог".

"Я не говорю, чтобы моя вера была одна несомненно на все времена истинна, — подчеркивает Лев Толстой, — но я не вижу другой — более простой, ясной и отвечающей всем требованиям моего ума и сердца; если я узнаю такую, я сейчас же приму ее, потому что Богу ничего, кроме истины, не нужно". Ответ писателя Синоду было запрещено перепечатывать, но запреты уже не действовали.

И хотя до "десяти дней, которые потрясли мир" оставалось еще более пятнадцати лет, процесс был запущен, старые запреты и предостережения уже не действовали. И для интеллигенции, и для простого народа миф смешался с реальностью. Но кто же был творцами этого мифа?

Во-первых, неизвестные народные таланты. Еще в начале века в нескольких сельских церквях Курской губернии были нарисованы фрески, изображающие графа Толстого в аду. Можно представить, какое воздействие они оказали на малограмотных прихожан, привыкших более доверять изображению, чем речи батюшки. Во-вторых, собрат Толстого по литературному цеху А. И. Куприн. В 1913 году был опубликован его рассказ "Анафема", который говорил о мучениях протодиакона, получившего предписание предать "болярина Льва Толстого" анафеме во время службы (но в конце концов протодиакон отказался сделать это, провозгласив Толстому "многую лету").

Обманутая гением Куприна интеллигенция приняла его вымысел за чистую монету, и никто не вспомнил о том, что с 1869 года и до революции в Русской Церкви при возглашении анафематизмов в чине Торжества Православия не упоминались имена ни еретиков, ни государственных преступников.

Однако, насколько вообще характерно объявление анафемы конкретному лицу в христианстве? Это непростой вопрос, который может поставить в тупик даже подкованного богослова. Тем не менее, если обратиться к традиции, то, во-первых, следует заметить, что чаще всего под ересью понимают предпочтение одной линии вместо целой картины, а еретик — это тот, кто упорствует в своем ошибочном мнении перед церковной традицией. Исходя из этого, в церковной литературе существовало мнение, согласно которому, анафемы могут налагаться только на те или иные учения, но не на людей.

Во-вторых, позиция, высказанная, скорее всего, святым Иоанном Златоустом и поддержанная блаженным Августином, заключается в том, что нельзя проклинать ни живых, ни умерших. Поэтому анафеме чаще предается какое-то учение, а не его основатель. Авторитет этих Учителей Церкви весьма высок, и их мнение часто является решающим для разъяснения какого-либо спорного вопроса. И раз уж они негативно относились к проклятию, то их последователям не следует никого проклинать, в том числе и еретиков.